Сквозь дыру в моей голове
Mar. 21st, 2010 08:48 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
shewolf_orgНе каждое утро случается выходить из сна в состоянии почти что животного неконтролируемого ужаса. Возможно, именно поэтому приснившийся сегодня сон я запомнил очень даже в подробностях, что случается крайне редко.
(Саундтрек: Регги-Ковчег - "Каждый шаг через больно" вживую с выступления на "Программе А")
Сначала это были готэ. Зима, вокруг высоченные сугробы. Я шёл по шоссе Энтузиастов вдоль длинной стены завода "Серб и Молох" ("Серп и Молот", конечно же), а мне навстречу постоянно попадались какие-то старые знакомые лица из гот-тусовки, останавливались, заводили со мной разговоры из серии "привет-привет", ни о чём, в общем-то. Особенно запомнился один - под два метра ростом, в длинном зеленом пальто, с нарисованными серебрянкой "стрелками" вокруг глаз, как у раннего Кинчева. Он единственный был без хайра, а с залысинами и с проклёвывающейся на затылке плешью. Вообще, по внешнему впечатлению, было ему лет чуть ли не сорок. Я проводил его до конца заводской стены, за которой почему-то оказался длинный заснеженный спуск в какой-то овраг, наподобие того, что у нас в Орехово. Я стал, скользя ботинками, спускаться вниз.
Затемнение.
Дальше была какая-то игра типа страйкбола. Или не совсем игра. Мы с группой людей в разномастном камуфляже и с не менее разномастным оружием щемились по каким-то болотам, иногда используя маленькие катера с вентилятором, иногда застывая по пояс в грязной жиже среди камышей, надо было захватить какой-то бревенчатый домик. Потом мне поставили задачу, отстреливать из бесшумной винтовки с дальнего расстояния собак, чтобы они нас не спалили.
Примечание о реале: у нас самих собака, но кроме боксёра Флинта и, может быть, ещё пары-тройки знакомых блоховозов, вообще-то я собак довольно сильно не люблю, особенно патрульно-караульных, так уж исторически сложилось.
И вот я вижу в прицеле выбегающую откуда-то из кустов собаку и, вместо того, чтобы уложить её одним выстрелом, начинаю изгаляться. Отстреливаю сначала одну лапу, потом другую... Собака, причём, падает, но молчит как партизан. Подбираемся ближе - и, оказывается, я как раз нашего с Лореной боксёра Флинта и подстрелил. С ним почему-то гулял по болотам и камышам неизвестный мне мужик. Лорена, которая в нашем же отряде, обзывает меня косым придурком и говорит, что если бы стреляла она, то уложила бы пса с первого выстрела, чтобы не мучился. Мы выходим из кустов и собираемся вокруг собаки. Собака ярко выраженно страдает, но не издаёт при этом ни звука. Все думают, что я промахнулся, и просят добить собаку, чтобы прекратить её страдания. Что я и делаю. В том, что стрелял я так специально, я не сознаюсь.
Затемнение.
Следующим кадром я просыпаюсь в вагоне электрички ЭР-2 старого образца, с деревянными лакированными сиденьями из дощечек, если кто такие помнит. За окном весна, проносятся ещё голые деревья, островки чернеющего снега и пожухлая прошлогодняя трава. Поезд идёт в Нижний Новгород, у меня, как будто с жесточайшего бодуна, болит голова и довольно подавленное настроение. Бесцельно брожу по вагону, и натыкаюсь сначала на того же готэ с залысинами, стрелками и в зелёном пальто, а потом на какого-то низкорослого бойкого человечка. Не знаю, что это была за личность, но во сне было такое ощущение, что этого человека я знаю триста лет, чуть ли не с детского сада. Мы с ним очень тепло здороваемся, общаемся, и в ходе разговора выясняется, что этот человек едет в армию. Приглашает меня присоединиться к нему. Какого чёрта, думаю я, почему бы и нет.
Следующий кадр резким перескоком, без затемнения.
Мы с этим человеком и ещё несколькими неизвестными мне солдатами, уже все в форме и сапогах, входим в казарму. Человечек попутно объясняет мне, что салаги теперь расслабляются, потому что вышел указ насчёт неуставных отношений с какими-то нереальными сроками тюремного заключения виновным, и офицеры постоянно бдят, и вроде как кучу народу по этому приказу уже пересажали. Мне пофигу, расслабляются - так пусть расслабляются.
В казарме сразу же обнаруживается местный королёк - низкорослый неприятный тип с прищуренными глазами, на морду совершенно чечен или даг. Возле него трутся двое русских покрупнее, типа свита. У них даже койки стоят по обе стороны от койки этого королька. Перебрасываюсь с другими присутствующими солдатами какими-то фразами ни о чём, королёк всё время старается встрять в разговор и подъебнуть. Почувствовал лидера, понимаю я, смотрит, что буду делать. Ничего не делаю, пожимаю плечами, выхожу на улицу покурить.
На улице уже поздняя весна или лето, всё зелёное, ярко светит солнце. В курилке встречаю всё того же гота. Он одет уже в форму, но у него всё те же залысины и нарисованные серебрянкой стрелки вокруг глаз. Он говорит, что он здесь уже чуть ли не год, и начинает меня расспрашивать, тусуется ли всё ещё народ на "Трёшке" (он так называет то место, где мы встретились в начале сна; оказывается, всё это находилось возле метро "Третьяковская"). Спрашивает про Коронера (кто не в курсе - в реале один из отцов-основателей московской гот-тусы и ёбарь-террорист всего, что движется) и про кого-то ещё.
Тут на меня накатывает понимание того, что я только что неизвестно с какого бодуна приехал в армию, что я здесь на два года, что выходу альбома пиздец, что никто не знает, куда я, собственно, проебался, и что надо позвонить маме (почему-то именно маме) и сказать, чтобы не выключала компьютер, а то у меня раздачи на торренте.
И вот тут я начинаю жесточайше тормозить и тупить. Практически полностью ухожу в какие-то свои мысли, очень важные, но совершенно не могу их вспомнить сейчас. Начинаю забираться в эти мысли всё глубже и глубже, пока почти совсем не перестаю реагировать на внешние раздражители, захлопнувшись от реальности (той, что во сне) изнутри себя.
Тем не менее, захожу в казарму, чтобы узнать, где тут телефон. В казарме почему-то уже нет коек, зато стоят длинные деревянные столы. Чечен-королёк тут же накатывает на меня, я не реагирую, я в себе. Он начинает как-то обзываться, задавать вопросы типа сколько я служу. Я весь в мыслях. Смысл происходящего постепенно до меня доходит, я отвечаю чечену, что это уже третий раз моей службы в армии, он увядает и откатывает.
Позвонить, оказывается, можно на улице. Там на земляной насыпи стоят в ряды деревянные конторки наподобие тех, какие раньше были на почтах, а на каждой конторке - полевой телефон. В телефоны надо бросать монеты. Чувак передо мной ловко демонстрирует, как он двумя пальцами одну за другой закидывает в прорезь стопку десятирублёвых монет. Я начинаю шарить по карманам, всё так же жёстко при этом туплю - причём настолько жёстко, что на меня начинают обращать внимание мимо проходящие люди.
Наконец, подходит моя очередь до телефона. Я достаю его из матерчатой цвета хаки сумки, но доставшийся мне телефон почему-то сделан из корпуса от жёсткого диска Seagate. Прорезь для монет в нём тоже есть, но очень маленькая. Я начинаю тупить ещё больше, медленно ковыряюсь в вытащенной из кармана пригоршне мелочи, отыскивая как можно более мелкие монеты, но в прорезь телефона не влезает даже копейка. Я не знаю, что делать, понимаю, что в таком состоянии, как у меня сейчас, практически любое действие приведёт к тому, что меня загнобят всей частью.
На этом месте, в сочетании состояний жесточайшего торможения и не менее жесточайшего отчаяния, я и проснулся.
А всего-то вечером - две банки пива в процессе и после честно выполненной работы.
(Саундтрек: Регги-Ковчег - "Каждый шаг через больно" вживую с выступления на "Программе А")
Сначала это были готэ. Зима, вокруг высоченные сугробы. Я шёл по шоссе Энтузиастов вдоль длинной стены завода "Серб и Молох" ("Серп и Молот", конечно же), а мне навстречу постоянно попадались какие-то старые знакомые лица из гот-тусовки, останавливались, заводили со мной разговоры из серии "привет-привет", ни о чём, в общем-то. Особенно запомнился один - под два метра ростом, в длинном зеленом пальто, с нарисованными серебрянкой "стрелками" вокруг глаз, как у раннего Кинчева. Он единственный был без хайра, а с залысинами и с проклёвывающейся на затылке плешью. Вообще, по внешнему впечатлению, было ему лет чуть ли не сорок. Я проводил его до конца заводской стены, за которой почему-то оказался длинный заснеженный спуск в какой-то овраг, наподобие того, что у нас в Орехово. Я стал, скользя ботинками, спускаться вниз.
Затемнение.
Дальше была какая-то игра типа страйкбола. Или не совсем игра. Мы с группой людей в разномастном камуфляже и с не менее разномастным оружием щемились по каким-то болотам, иногда используя маленькие катера с вентилятором, иногда застывая по пояс в грязной жиже среди камышей, надо было захватить какой-то бревенчатый домик. Потом мне поставили задачу, отстреливать из бесшумной винтовки с дальнего расстояния собак, чтобы они нас не спалили.
Примечание о реале: у нас самих собака, но кроме боксёра Флинта и, может быть, ещё пары-тройки знакомых блоховозов, вообще-то я собак довольно сильно не люблю, особенно патрульно-караульных, так уж исторически сложилось.
И вот я вижу в прицеле выбегающую откуда-то из кустов собаку и, вместо того, чтобы уложить её одним выстрелом, начинаю изгаляться. Отстреливаю сначала одну лапу, потом другую... Собака, причём, падает, но молчит как партизан. Подбираемся ближе - и, оказывается, я как раз нашего с Лореной боксёра Флинта и подстрелил. С ним почему-то гулял по болотам и камышам неизвестный мне мужик. Лорена, которая в нашем же отряде, обзывает меня косым придурком и говорит, что если бы стреляла она, то уложила бы пса с первого выстрела, чтобы не мучился. Мы выходим из кустов и собираемся вокруг собаки. Собака ярко выраженно страдает, но не издаёт при этом ни звука. Все думают, что я промахнулся, и просят добить собаку, чтобы прекратить её страдания. Что я и делаю. В том, что стрелял я так специально, я не сознаюсь.
Затемнение.
Следующим кадром я просыпаюсь в вагоне электрички ЭР-2 старого образца, с деревянными лакированными сиденьями из дощечек, если кто такие помнит. За окном весна, проносятся ещё голые деревья, островки чернеющего снега и пожухлая прошлогодняя трава. Поезд идёт в Нижний Новгород, у меня, как будто с жесточайшего бодуна, болит голова и довольно подавленное настроение. Бесцельно брожу по вагону, и натыкаюсь сначала на того же готэ с залысинами, стрелками и в зелёном пальто, а потом на какого-то низкорослого бойкого человечка. Не знаю, что это была за личность, но во сне было такое ощущение, что этого человека я знаю триста лет, чуть ли не с детского сада. Мы с ним очень тепло здороваемся, общаемся, и в ходе разговора выясняется, что этот человек едет в армию. Приглашает меня присоединиться к нему. Какого чёрта, думаю я, почему бы и нет.
Следующий кадр резким перескоком, без затемнения.
Мы с этим человеком и ещё несколькими неизвестными мне солдатами, уже все в форме и сапогах, входим в казарму. Человечек попутно объясняет мне, что салаги теперь расслабляются, потому что вышел указ насчёт неуставных отношений с какими-то нереальными сроками тюремного заключения виновным, и офицеры постоянно бдят, и вроде как кучу народу по этому приказу уже пересажали. Мне пофигу, расслабляются - так пусть расслабляются.
В казарме сразу же обнаруживается местный королёк - низкорослый неприятный тип с прищуренными глазами, на морду совершенно чечен или даг. Возле него трутся двое русских покрупнее, типа свита. У них даже койки стоят по обе стороны от койки этого королька. Перебрасываюсь с другими присутствующими солдатами какими-то фразами ни о чём, королёк всё время старается встрять в разговор и подъебнуть. Почувствовал лидера, понимаю я, смотрит, что буду делать. Ничего не делаю, пожимаю плечами, выхожу на улицу покурить.
На улице уже поздняя весна или лето, всё зелёное, ярко светит солнце. В курилке встречаю всё того же гота. Он одет уже в форму, но у него всё те же залысины и нарисованные серебрянкой стрелки вокруг глаз. Он говорит, что он здесь уже чуть ли не год, и начинает меня расспрашивать, тусуется ли всё ещё народ на "Трёшке" (он так называет то место, где мы встретились в начале сна; оказывается, всё это находилось возле метро "Третьяковская"). Спрашивает про Коронера (кто не в курсе - в реале один из отцов-основателей московской гот-тусы и ёбарь-террорист всего, что движется) и про кого-то ещё.
Тут на меня накатывает понимание того, что я только что неизвестно с какого бодуна приехал в армию, что я здесь на два года, что выходу альбома пиздец, что никто не знает, куда я, собственно, проебался, и что надо позвонить маме (почему-то именно маме) и сказать, чтобы не выключала компьютер, а то у меня раздачи на торренте.
И вот тут я начинаю жесточайше тормозить и тупить. Практически полностью ухожу в какие-то свои мысли, очень важные, но совершенно не могу их вспомнить сейчас. Начинаю забираться в эти мысли всё глубже и глубже, пока почти совсем не перестаю реагировать на внешние раздражители, захлопнувшись от реальности (той, что во сне) изнутри себя.
Тем не менее, захожу в казарму, чтобы узнать, где тут телефон. В казарме почему-то уже нет коек, зато стоят длинные деревянные столы. Чечен-королёк тут же накатывает на меня, я не реагирую, я в себе. Он начинает как-то обзываться, задавать вопросы типа сколько я служу. Я весь в мыслях. Смысл происходящего постепенно до меня доходит, я отвечаю чечену, что это уже третий раз моей службы в армии, он увядает и откатывает.
Позвонить, оказывается, можно на улице. Там на земляной насыпи стоят в ряды деревянные конторки наподобие тех, какие раньше были на почтах, а на каждой конторке - полевой телефон. В телефоны надо бросать монеты. Чувак передо мной ловко демонстрирует, как он двумя пальцами одну за другой закидывает в прорезь стопку десятирублёвых монет. Я начинаю шарить по карманам, всё так же жёстко при этом туплю - причём настолько жёстко, что на меня начинают обращать внимание мимо проходящие люди.
Наконец, подходит моя очередь до телефона. Я достаю его из матерчатой цвета хаки сумки, но доставшийся мне телефон почему-то сделан из корпуса от жёсткого диска Seagate. Прорезь для монет в нём тоже есть, но очень маленькая. Я начинаю тупить ещё больше, медленно ковыряюсь в вытащенной из кармана пригоршне мелочи, отыскивая как можно более мелкие монеты, но в прорезь телефона не влезает даже копейка. Я не знаю, что делать, понимаю, что в таком состоянии, как у меня сейчас, практически любое действие приведёт к тому, что меня загнобят всей частью.
На этом месте, в сочетании состояний жесточайшего торможения и не менее жесточайшего отчаяния, я и проснулся.
А всего-то вечером - две банки пива в процессе и после честно выполненной работы.
